— Думаю, вы зря тратите время, — сказал я после очередного страстного обращения, — я неисправимый грешник.

Мое заявление только добавило пылу.

— Господь никого не оставляет, — заверил он меня.

Я помалкивал и только слушал. Вдруг повалил снег, скрыв за густой завесой окрестности. Теперь я в его власти, подумалось мне.

— Далеко до ближайшего города? — спросил я.

— Несколько миль.

— Отлично. Мне надо будет выйти отлить.

— Я могу и сейчас остановиться, друг мой. Не надо терпеть.

— Но это еще не все. Мне и по большой нужде надо.

Услышав это, он поддал газу.

— Будем на месте через несколько минут. Положитесь на милость Божию.

— Неужели Господь вникает в проблемы моего кишечника?

— Не сомневайтесь, — проговорил он с полной серьезностью. — Господь ничего не оставляет без внимания.

— А если сейчас кончится бензин? Может автомобиль катиться дальше, повинуясь Божьей воле?

— Друг мой, Господу ничего не стоит заставить автомобиль двигаться без бензина — для Него нет ничего невозможного, но это не Божий труд. Бог никогда не идет против законов природы, а действует посредством их. Но может произойти другое: если бензин кончится, а мне нужно непременно ехать дальше, Он способен измыслить для меня иной путь. Он и вам может помочь. Но не веря в Божественную благодать, вы никогда не поймете, что это Бог помог вам. — Священник помолчал, давая мне возможность осознать сказанное, а потом продолжил: — Однажды меня тоже, как и вас, приперло посреди дороги. Оглядевшись, я побежал за ближайшие кусты и там очистил кишечник. А когда натягивал штаны, увидел валявшуюся на земле десятидолларовую бумажку. Кто, кроме Бога, мог положить ее туда? Он и направил меня к деньгам, заставив взбунтоваться кишечник. Не знаю, почему Он захотел вознаградить меня, но тогда я пал на колени и горячо поблагодарил Его. А вернувшись домой, застал жену и двух детишек в постели. Сильный жар. На найденные деньги я купил лекарство и прочие необходимые вещи… Вот уже и город, друг мой. Может, Бог и вам что-нибудь покажет, когда вы облегчите свой кишечник и мочевой пузырь. Буду ждать вас на этом углу, только куплю кое-что…

Я побежал на заправочную станцию и там помочился, не обнаружив в уборной никаких свидетельств Божьего внимания к своей особе. Только плакат: «Просим соблюдать чистоту». Я сделал большой круг, чтобы не встретиться с моим благодетелем, и направился в ближайшую гостиницу. Темнело, и холод пробирал до костей. Весной здесь и не пахло.

— Где я нахожусь? — спросил я у портье, делая запись в регистрационной книге. — Я хочу сказать, как называется ваш город?

— Питтсфилд, — ответил он.

— Какого штата?

— Массачусетс, — сказал он с оттенком холодного презрения.

На следующее утро я встал рано, в прекрасном расположении духа. И слава Богу, потому что машин на шоссе было мало, а водители тех, что проезжали, не горели желанием взять лишнего пассажира. К девяти часам, пройдя на своих двоих несколько миль, я основательно проголодался. К счастью — возможно, здесь и проявился Божий промысел, — в кафе у дороги я познакомился с мужчиной, который был готов подвезти меня почти до самой канадской границы. По его словам, он был рад попутчику. Уже в дороге я узнал, что он преподаватель литературы, профессор. К тому же джентльмен. С ним было приятно беседовать. Он прекрасно знал весь золотой фонд англоязычной литературы, подолгу говорил о Блейке, Джоне Донне, Трахирне, Лоренсе Стерне. А также о Броунинге и Генри Адамсе. И о мильтоновской «Ареопагитике». Одни сливки.

— Вы, наверное, и сами много книг написали, — предположил я.

— Только две, — ответил он. (Как оказалось, обе — учебники.) — Я учу литературе, — прибавил он, — а не делаю ее.

Профессор высадил меня недалеко от границы, на бензозаправочной станции, хозяин которой был его приятелем, а сам свернул на боковую дорогу, которая вела к какой-то деревушке.

— Мой друг посадит вас завтра утром на подходящую машину. Постарайтесь с ним подружиться, он интересный человек, — сказал профессор на прощание.

Нам повезло: на бензоколонку мы приехали за полчаса до закрытия. Ее хозяин, как я вскоре выяснил, был поэтом. Мы поужинали с ним в уютном маленьком ресторанчике, а после он отвез меня в гостиницу на ночлег.

Уже в полдень следующего дня я был в Монреале. Поезд Моны приходил через несколько часов. Холод был жуткий. Почти как в России, подумал я. Город показался мне мрачноватым. Я заглянул в отель, погрелся в холле и вернулся на вокзал.

— Как тебе город? — спросила Мона в такси.

— Не очень. Здесь чертовски холодно.

— Тогда давай переберемся в Квебек.

Мы пообедали в английском ресторане. Просто жуть! Нам подали нечто заплесневелое и холодное.

— В Квебеке будет лучше, — сказала Мона. — Остановимся во французском отеле.

В Квебеке у тротуаров лежали горы снега со льдом. Идти по улице — словно шагать меж айсбергов. Куда бы мы ни шли, повсюду нам встречались монахини или священники. Мрачные фигуры, у которых в венах вместо крови лед. Квебек тоже не привел меня в восторг. С таким же успехом мы могли отправиться на Северный полюс. Как можно расслабиться в такой обстановке?

Отель, однако, оказался уютным и гостеприимным. А как нас накормили!

— Похоже на Париж? — спросил я, имея в виду качество еды.

— Здесь лучше, — ответила Мона. — Если, конечно, не считать самых дорогих французских ресторанов.

Прекрасно помню наш первый обед. Суп — просто объедение. А какая телятина! А сыр! О винах же просто молчу.

Помнится, официант дал мне карту вин, и я стал ее изучать, потрясенный количеством названий. Когда подошло время заказывать вино, я не мог вымолвить ни слова. Подняв глаза на официанта, я произнес:

— Полагаемся на ваш вкус. Я просто растерян.

Официант взял карту вин, внимательно прочитал ее, перевел взгляд на меня, потом — на Мону и снова уткнулся в карту. Он с головой ушел в решение нашей проблемы и со стороны выглядел как человек, изучающий программу скачек.

— Думаю, — сказал он, — вам нужно заказать «Медок». Это легкое сухое бордо, оно доставит вам удовольствие. Если понравится, завтра предложу еще одно. — И он поспешил прочь, одарив нас улыбкой херувима.

За ленчем он выбрал для нас «Анжу». Божественное вино! За следующим ленчем — «Вувре». Если мы не заказывали рыбу, то за обедом пили красные вина: «Поммард», «Ньи Сент-Жорж», «Кло-Вужо», «Макон», «Мулен-а-Веи», «Флери» и т.д. Несколько раз он ставил на наш столик густое и ароматное бордо, отличное марочное вино. Это была, в полном смысле слова, просветительская работа. (В воображении я давал ему баснословные чаевые.) Иногда официант сам делал маленький глоток, чтобы убедиться в качестве вина. И всегда подсказывал, что заказать. Его советы были бесценны. Мы перепробовали все. Кухня у них была превосходная.

Отужинав, мы обычно переходили на веранду (естественно, плотно закрытую) и там за рюмкой отличного ликера или коньяка играли в шахматы. Иногда к нам подходил коридорный, и тогда мы переставали играть, чтобы послушать его рассказы о «прекрасной Франции». Иногда мы садились в коляску, нас закутывали в одеяла и меха, и лошадка, цокая копытами, возила нас по темному городу. А однажды вечером, чтобы доставить удовольствие нашему приятелю-коридорному, мы побывали на мессе.

Более праздного и спокойного отдыха у меня в жизни не было. Меня удивило, что это не раздражает Мону.

— Я бы рехнулся, если бы мне сказали, что я проведу здесь остаток моих дней, — сказал я как-то.

— Канада — не Франция, — ответила Мона. — Здесь только кухня французская.

— И не Америка, — продолжил я. — Это ничейная земля. Надо бы отдать ее эскимосам.

К концу отдыха — а мы провели там десять дней — мне не терпелось вернуться к работе над романом.

— Ты скоро его закончишь? — спрашивала Мона.

— Оглянуться не успеешь, — отвечал я.